A Sinistra | А Синистра | Левый Путь - Виктор Олегович Пелевин

Прямо передо мной возвышались трехъярусные нары, где было устроено подобие алтаря или трона. Яркие тряпки, портреты каких-то бритых мужчин, банки с цветами, прозрачные сосуды необычной формы и множество иных предметов, назначения которых я не понимал.

Среди этого убогого великолепия восседал самый натуральный черт: голый по пояс мужчина лет сорока с голубым гребнем над головой. Гребень был собран из его собственных волос, куда для жесткости вплели разноцветные перья и проволоку.

Впалую грудь демона украшало множество татуировок. Самой заметной был расправивший крылья оранжевый петух.

– Петушиную масть уважаешь? – низким контральто спросило это существо.

Я подумал, что демон говорит о червах и бубнах, называя их так из-за цвета, но тут же сообразил – он мог иметь в виду себя самого.

– Я все масти уважаю, – ответил я. – Ты петух?

– Я пернатый, верно. За что чалишься?

– Военный навоз продавал налево.

После этих маловразумительных слов, произнесенных моим ртом, я понял наконец, что говорю не совсем я – хотя речь вроде бы идет о левом пути.

Тело, которое я ощущал, не было моим. Я принимал его мускульные интенции и движения за свои, потому что они воспринимались как мои собственные – тем единственным способом, каким мы переживаем подобные вещи. Если у нормального человека чешется пятка, он ведь не спрашивает себя каждый раз, чья это пятка. Лишь когда «мой» рот начал произносить бессмыслицу, подлог сделался заметен.

– Пойдешь крутить, навозник? – спросил петух. – Или в отказ?

– Крутить.

Сказал опять не я, а мой рот. Но некое отдаленное понимание смысла у меня мелькнуло. Согласившись крутить, я проявил покорность судьбе.

Похожий на петуха демон сразу потерял ко мне интерес.

– Тогда вали к гопникам, – процедил он и указал в дальний угол камеры. – Пусть они тебе шконку назначат. Петушатник обходи стороной, целее будешь. Про прихваты прошлые тоже забудь. Будешь глину тырить, накажем жопой…

По гоготу негодяев в синих робах я понял, что это была шутка.

Все же вокруг был не совсем ад. Во всяком случае, не самое его дно. Скорее всего я находился именно в Чистилище – а значит, у меня оставалась надежда на искупление.

В крутильном углу было многолюдно. Народ здесь выглядел не так угрожающе, как битюги у петушатника. Со мной сдержанно поздоровались и показали свободную лежанку. Я лег на нее и вслушался в собственное тело.

Вернее, в чужое. Я ощущал его до последней косточки. У меня вроде был над ним контроль – поворачиваясь на бок, я не сомневался, что делаю это сам.

Но точно так же мне прежде казалось, будто я отвечаю петуху, когда неясные слова рождались без всякого моего усилия. Если бы я понял их смысл, я до сих пор думал бы, что говорил сам…

Это было головокружительно.

Как будто мой дух прикрепили к телу, одушевленному кем-то еще – и чужое бытие сразу стало моим. Я принимал движения другого человека за собственные и с каждой минутой мучился раздвоением все меньше.

Но это вызывало глубокое недоверие к самому бытию. Может быть, меня настоящего когда-то приклеили к веронскому чернокнижнику и злодею точно так же, как сейчас к хилому загробному телу? А я просто поверил, что это и есть я на самом деле?

Но кто тогда я настоящий?

От этих вопрошаний начинала кружиться голова. К счастью, долго думать мне не позволили. Прошло полчаса, и нас повели, как объяснили соседи по нарам, «крутить».

Нас вывели на холодный двор и посадили на металлические рамы с узкими сиденьями. Под ними находились рычаги, приводимымые в движение усилием ног. Устройства эти были грубыми и странными, неясного назначения – мы крутили зубчатую передачу с цепью, но не совершали никакой полезной или внятной мне работы.

По долетевшим до меня обрывкам разговоров я понял, что наше мускульное усилие как-то связано с вращением огромной высокой мельницы неподалеку. Похоже, ее крестовину мы и раскручивали загадочным способом. Если так, толку в наших усилиях было мало – вращались лопасти довольно неспешно.

Потом нас повели на трапезу. Еда оказалась скудной, пресной и водянистой – здешние властители явно не собирались превращать нас в золото. Отобедав, мы вернулись в камеру.

Я тут же заснул на своей лежанке.

Проснулся я оттого, что рядом со мной начал молиться седобородый старичок. Он еле слышно повторял:

– Смерть, завали жало! Смерть, завали жало!

Дождавшись, когда он умолкнет, я попросил объяснить смысл этой молитвы. Он ответил, что я не пойму. Мне стало обидно – но делать было нечего. Я лег на свое место и заснул опять.

Меня разбудило осторожное прикосновение чужих пальцев. Рядом сидел на корточках тот же старик. Увидев, что я открыл глаза, он спросил:

– Крутить по-умному хочешь, или по-глупому?

– По-умному – это как?

– Чтобы душу спасти.

– Я могу спасти душу? – спросил я. – Не поздно ли?

В этом вопросе была, конечно, инерция моей обычной веронской насмешки… Но ведь говорит чужое тело, опомнился я. Я просто слышу его речь и принимаю за свою, и так, возможно, было со мной всегда…

А кто тогда согрешал? Я или тело? Боже, как легко запутаться в этом мире.

– Не поздно, друг. Никогда не поздно.

Он прав, подумал я. Если я в Чистилище, в таком подходе есть смысл и надежда.

– Прочти вот это…

В мои руки легла засаленная бумажная книга.

– Смотри, – прошептал седобородый, – чтобы вертухаи не видели. Перед петухом тоже не отсвечивай. Читай скрытно под плошкой…

Он кивнул на тусклый масляный светильник рядом.

– Про что тут? – спросил я.

– Про самое главное. Как через круть душу спасти. А когда весь канон постигнешь, так и молитву мою поймешь… Читай прямо сейчас, до утренней открутки.

Под горящей на стене плошкой были пустые нары – видимо, специальное место для чтения. Седобородый отошел, и я переполз туда с книгой.

В свете плошки я разглядел ее лучше. Переплет у тома отсутствовал, а страницы были дочерна захватаны множеством немытых пальцев.

Я перевернул страницу и вздрогнул.

Среди сальных пятен чернели два стоящих рядом алефа. В точности как в гримуаре.

Буквы казались нарисованными пером. Над ними не было ни значков, ни акцентов. Но их размер, начертание и расположение на странице делали сходство с кодексом очевидным.

Разрешения перевернуть следующую страницу не было. Но мои пальцы сделали это сами.

Я увидел текст, набранный аккуратными маленькими буквами – и стал читать его,